Столбы –
национальный парк вблизи Красноярска, одни из древнейших гор на нашей планете,
камни необыкновенной красоты и формы, окруженные бесконечной тайгой.
На протяжении веков столбы стали нечто бОльшим,
чем просто заповедником. Они стали символом целой субкультуры. Все это время
они притягивали разный народ – искателей приключений, скалолазов, людей,
которым нужно было от чего-то убежать в поисках свободы. От рутины. От режима.
От социального неравенства.
Это история нашего гида столбистки Ирины, мастера
спорта. Ей недавно исполнилось 60 лет. 50 лет из них она провела на Столбах,
покоряя вершины, которые порой недоступны даже самым сильным атлетам.
«Я родилась и выросла на
Дальнем Востоке. Помню такой случай из детства: в три года я залезла на вершину
горы, и старшие ребята меня оттуда снимали. Уже тогда меня тянуло в горы.
В 6 лет моя семья
переехала в Красноярск, и мама привела меня на Столбы. Больше дома она меня не
видела… Блины были нашей с подругой валютой, и за блинчик с творогом или с фаршем
незнакомцы лазали с нами на Столбы.
Когда я была подростком,
меня снимали со стены и били за то, что я лажу без страховки. Старшие товарищи просто скальником (ред., специальная обувь для лазания по
скалам) по заду лупили, говорили, что нельзя так лазать. Это сейчас я уже налазилась фри соло (ред., лазанье по
естественному рельефу без напарника и страховки), и ко мне все относятся
уважительно. Из всех женщин я самая заядлая столбистка, я часто лазаю с парнями
по скалам очень сложного уровня. Многие мужчины бы там даже не полезли, где я
лазала.
Для фри соло должен быть
определенный склад мозга и эмоциональное восприятие перед сложными участками.
Только так удается преодолеть экстремальные условия – путем подавления волей своих эмоций.
Многие здесь лазают с
наушниками, а я не могу. Мне спокойнее, когда я слышу просто натуральные звуки
природы. Мысли? Когда это очень сложное лазание, я думаю, «Зачем я сюда
залезла? Мне говорили, не ходи туда, не лазай.» Если я лазаю с другим
человеком, я слежу, чтобы он все делал правильно. Все внимание уходит на это.
Когда маршрут совсем
сложный, ни о чем думать вообще нельзя – нужно сконцентрироваться. Ты
переходишь в автопилот. Уже внизу люди
порой спрашивают тебя, как это было, а ты даже не можешь вспомнить, потому что
твой внутренний штурман ставил тебе руки на место.
Раньше столбисты лазали с
калошами и канифолью, чтобы натирать калоши. Сейчас мы берем с собой магнезию
для пальцев, чтобы не скользили по скале. И короткая веревка на всякий случай –
вдруг кого придется спасать или подстраховаться можно было бы. И конечно вода, ее
мы наполняем бутылку из местного родника.
У меня никогда не было
серьезных травм. Один раз я сорвалась на стене с двенадцати метров. После этого
было страшно, но страх постепенно преодолевается. Я сама понимаю, куда я могу
залезть, а куда нет, рассчитать свои силы.
Некоторых вещей я просто
не боюсь. У меня столько энергии, что мне нужно просто куда-то ее потратить,
чтобы никого не достать ею. Если я не залезу куда-нибудь, сейчас она
выплеснется и что-нибудь хуже сотворит. У меня видимо что-то с мозгами, мне
нравится так жить – чувствовать скалы руками и ногами, головой. Скалы – моя
эмоциональная половина. Иногда подхожу к горе, где нужна техника, которую я еще
не освоила, и думаю, «А как я это буду делать?» А потом просто беру и делаю. Для
меня Столбы – это место силы, храм природы, куда сам Бог велел нам стремиться.
Я преподаю скалолазание в
красноярском университете на искусственном рельефе. Я вожу сюда студентов, учу
их слушать природу и общаться с ней.
Детям я не показываю
многих вещей, потому что это очень опасно, потом им не докажешь, что это нельзя
делать. «Если бабушка так может делать, почему я не могу?»
Местные из Красноярска проводят на Столбах много
времени. Изначально столбизм приобретал направление в виде протеста. Люди
ходили сюда не только для духовной, но и для социальной свободы. В городе ты
можешь быть генералом. А на столбах ты свободен от
социальной лестницы. В горах все равны
перед трудностью, не важно, профессор ли ты или миллионер. Если ты лазаешь
хорошо, тебя все будут уважать.
Как только здесь образовался заповедник, люди
стали строить избы. И сегодня они являются важной частью культуры столбистов. В
основном на Столбах оказывался народ политически подкованный – люди из
философии и политики. Они докучали столбовскому начальству своим поведением,
надписями, боролись за свои права. Периодически избы сжигали. Часто приезжала
милиция с автобусами, сажала всех в автобус и увозила.
Изба – это по сути
закрытый клуб, туда очень трудно попасть. Я единственный человек на столбах,
который ходит в две избы. У меня два ключа. В заповеднике примерно 15 изб, туда
входят опытные люди – альпинисты и мастера спорта, которые помогают находить
заблудившихся людей и тушить пожары в лесу.
Пару лет назад ребята из
нашей избы нашли пару, которую не могли найти три дня. Мальчик лет двадцати умер,
а девушку в холодную погоду в юбке и колготах удалось спасти. Было много
ситуаций, когда мы вызывали МЧС людям. Однажды снимали мужчину весом девяносто
килограммов со столба, он полез один, упал с тридцати метров, это десять этажей
дома. Непонятно, как он жив остался.
Однажды я снялась в
фильме. В нашей избе снималась серия из «Улицы разбитых фонарей». Я была
дублёршей главной героини. Это было
зимой, 30 градусов мороза, и я одолжила актрисе свою одежду.
Среди столбистов ходит
большое количество баек, шуток и прибауток. Однажды столбист упал во время
лазания, сломал себе руку. Потом пришел на это же место год спустя показать
корешам, где он сломал руку – и опять падает на том же самом месте и ломает уже
другую руку.
Столбы унесли много людских жизней. Один из самых уважаемых столбистов, Володя Теплых, сорвался на перьях, маршруте, который он преодолевал много раз. Каждый год я провожу ночные соревнования при свете Луны внутри Перьев (ред., одни из скал на Столбах, по форме напоминающие перья, сложный маршрут для опытных скалолазов), посвященное памяти Теплых. Рядом со столбами построили часовню с именами тех людей, которых забрали столбы, скалы и горы. Со многими из них я лазала и дружила.
На меня эти люди оказали очень большое влияние. На развитие моей личности и моих человеческих качеств. Они научили меня пережить и горе, и радость, любить семью. Благодаря Столбам я не бываю одна, я всегда узнаю что-то новое и учусь. Человек не должен быть один.
Поначалу я играл как любитель, мне это просто нравилось. Когда я в первый раз выиграл в покер 3000 рублей, я подумал, что теперь только этим и буду заниматься. Однажды я встретил человека, который удивился моему уровню игры и увидел во мне талант. Ему нравилось то, что я делал нестандартные решения, и он сказал, «Давай сыграем с тобой матч». Мы играли на пиво, мне повезло, и я обыграл его. Он предложил мне обучаться у него, и за один год я добился больших успехов.
Если до этого меня не было карманных денег даже на сигареты, я играл в бесплатные турниры, то в какой-то момент я накопил 40 000 рублей. Потом я выиграл другой турнир и заработал 200 000 рублей! Затем я начал играть в интернете, одержал несколько крупных побед и скопил 100 тысяч долларов. 2011 для меня был самым крупным годом, я выиграл все, что можно. Иногда я попадал в «замазку». Например, у тебя есть десятки тысяч долларов и ты проигрываешь тысячу, две, три и пытаешься отыграться. В покере такие состояния часто случаются. Важно вовремя прекратить игру, переключиться.
Проблема была в том, что я вел очень плохой образ жизни: постоянные ночные игры, неврозы, алкоголь. Ты молодой, у тебя много денег, и тебе постоянно хочется их тратить. Девочки, поездки, ночные клубы. В итоге в какой-то момент у меня начались панические атаки. Я ходил по врачам, но никто мне не давал ответы.
У меня была идея фикс, что я всегда буду выигрывать огромные деньги и что мой успех никогда не закончится. Однако через лет пять появилось много покерных школ, люди учились, а я стоял на месте. Мне казалось, что мой талант неисчерпаем, однако люди, которые трудились, нагнали мои способности и даже перегнали их. В один день ты осознаешь, что ты либо улучшаешься и создаешь время на это, либо ты прекращаешь и занимаешься другой деятельностью.
Я выбрал второй вариант и решил заняться наукой, поступил в магистратуру на физиологию человека и животного.
Успех в покере – это 80% удачи и 20% мастерства, если мы говорим про один отдельно взятый день. Но на дистанции в год- это наоборот 20% удачи и 80% мастерства. То есть чем длиннее дистанция, тем лучше реализуется твои навыки. Трудолюбие сильнее таланта.
Это заблуждение, что покеристы читают людей. Есть книга Майка Каро «Покер говорит», там есть практические описания всех действий человека. Если у человека хорошая, сильная рука, он как правило отклоняется, расслабляется, а если он блефует, он часто наклоняется вперед, руки держит у лица, что-то пытается скрыть. Но есть люди, которые используют это, чтобы запутать противника специально.
Два с половиной года назад у меня умер отец. У него случился инсульт, меня не было дома, мамы не было дома. Он пролежал 4 часа, у него было кровоизлияние в мозг. Это дало мне сильный толчок к развитию и сильно меня изменило. Я серьезно начал относиться к многим вещам, в том числе к игре, к развитию, и к моим целям. Отец был самым близким моим человеком, он до сих пор приходит ко мне во сне, и мы долго с ним общаемся.. И я знаю точно, что он бы поддержал меня на 100%. Он меня всегда поддерживал во всем.
Я родился в Екатеринбурге.
Я трансгендер. Это все началось с того, что я думал, что мне нравилось
одеваться как мальчик. Я задумался поглубже и сначала решил, что я агендер –
что-то посередине двух полов. Потом, примерно год назад, до меня дошло, что мне
вообще плохо с тем, что есть. Это осознание приходило медленно, но я понял, что
если ничего не делать, мне не будет
становиться лучше. Когда я знакомился со своими новыми друзьями год
назад, я представился как Дима и попросил использовать мужские местоимения. Мне
было 12 лет. До этого я носил женские вещи, я не чувствовал, что это что-то
неправильно, потому что я был ребенком.
У меня полная семья мама,
папа, брат. У меня очень классные родители. У меня добрая мама, добрый папа.
Они всегда готовы помочь. Я их люблю. Мои родители не знают об этом – о моей
другой жизни. Дома и в классе меня называют моим паспортным именем – Светой. У
меня есть группа знакомых, которых я попросил называть меня в мужском роде. Они
это восприняли, иногда они используют правильные местоимения, а иногда я их
исправляю.
Я покупаю вещи в мужском
отделе и иногда таскаю одежду у папы. Одну кофту он мне сам отдал, потому что
она ему не нравилась. Сейчас я хожу в его куртке. В классе мне некомфортно
только тогда, когда меня называют Светой или используют неправильное
местоимение. С одноклассниками я не дружу ни с кем особо, но я и не изгой,
больше как тихоня. Желания рассказать
особо нет, потому что всем будет все равно. А если все будут знать, но забьют,
будут называть меня неправильно, зная, что мне неприятно – это обиднее, чем
если они не знают. У меня нет сил их
всех исправлять сейчас. Если я где-то
начну новую жизнь, это сделать будет гораздо проще. Мы должны с мамой скоро
сходить посмотреть какие-то университеты за рубежом с бесплатным образованием.
У меня есть два друга,
которые проходят через что-то похожее – один в Екатеринбурге, один в Питере. С
другом из Питера мы познакомились онлайн, в феврале в сообществе Вконтакте. Он
намного старше меня, ему около 20. Мы никогда с ним не встречались.
Когда меня называют
Светой, я чувствую разочарование. Разочарование не в людях, а в том, что что-то
не так. Мне это неприятно. Я чувствую себя не на своем месте. С друзьями я могу быть собой. Дима и Света –
это не две разные личности, я просто использую то, что мне удобно, когда я с
друзьями.
Трансгендеры сами выбирают, делать ли им операцию или нет. Это только их право. Если они чувствуют себя не в своем теле, как-то неправильно, они являются трансгендерами даже без операции. Я чувствую себя не в своем теле. Я думал о возможности операции. Как я знаю, сначала начинается гормонотерапия. Потом уже можно. Я уверен, что друзья меня поддержат, они знают, что это не очень приятная штука, а вот про родителей я не знаю. Думаю, что я на тот момент уже съеду от них. У нас в России можно получить справки на гормоны, но операцию, я думаю, можно сделать только где-то за рубежом.
Это когда ты смотришь в
зеркало и видишь не себя. Это я, но что-то не так. Не то, чтобы лишний вес, а
ты просто не тот, кем можешь быть. Это сложно, потому что очень сильно
выматывает психически буквально каждый день. Я загоняюсь очень сильно по поводу
того, как я выгляжу, в какую раздевалку я захожу. Раздевалка предписана
женскому полу, а я – нет. Я могу переодеться дома и оставить в раздевалке вещи.
Мне некомфортно ни в одной, ни в другой. Вот вариант с мужскими туалетами, куда
мне удается попадать, он работает. Мне там нормально, я хожу в мужской в
торговых центрах, когда я без родителей.
Я встречался с девушкой,
она живет в Эстонии, мы общались только по интернету, и были только видео
звонки. Мы перестали встречаться, потому стали меньше общаться. Я ее очень
понимаю и люблю ее сейчас как лучшего друга.
Команда Место47 также знакомится с друзьями Димы
на сходке группы Twenty One Pilots в Екатеринбурге. Мы встречаемся на площади
1905, на встречу приходит 10 подростков лет 13-17. Их заметно сразу: они
привлекают наше внимание из-за яркого желтого скотча, вся группа обклеивается
им с ног до головы. Позже мы выясняем, что это символизирует протест в одном из
клипов группы. Мы знакомимся с ребятами, тоже обклеиваемся скотчем и
направляемся с ними в парк, где мы проводим весь день. Я дискредитирую себя
первым вопросом.
Марина: Что такое сходка?
Алена (розовые волосы, 17 лет): Сходка – это сбор людей, которых что-то
объединяет. В данном случае это группа Twenty One Pilots. У нас плотно
пересекаются интересы. Когда приходишь на сходку, как будто пришел к своим
друзьям, которых давно знаешь. Первый раз – страшно, но потом с каждой встречей
уже будто идешь к себе домой. Многих уже знаешь. Два года назад мне было
страшно прийти, и в первый раз я попала на сходку год назад. Я с этими друзьями
общаюсь уже год, и они мне как вторая семья. У меня уменьшается страх публики,
разговоров с другими людьми. Я раньше очень закрытая была, боялась у человека
дорогу спросить, у меня возникала истерика, все тряслось. Я сейчас спокойно
могу что-то попросить.
Дима: Именно музыка привела меня к моим друзьям, также из-за нее я сам начал
заниматься музыкой, что хорошо помогает прочувствовать ее еще лучше и
выплеснуть эмоции. Это разные чувства, если играть или слушать ее. Можно
слушать музыку и понимать, что чувствует автор, а можно играть музыку и
начинать думать, что чувствуешь ты.
Мы поем несколько песен, сначала на английском,
потом на русском. Как всегда Георг-иностранец вызывает большой интерес. Все
пытаются с ним заговорить, но стесняются и просят нас перевести. Одна из
девочек берет его руку и выводит хной татуировку слово СЧАСТЬЕ. Мы говорим о
счастье как об исполнении мечты.
Марина: Какая у вас мечта?
Леша, 16 лет: Моя мечта собрать группу. У меня даже есть знакомый басист и клавишник.
Уже есть название – Последний день лета, но это может обсуждаться.
Алена: Не знаю, как это сформулировать. Ну после учебы, не жить так как мои
родители: они не могут куда-то сходить, повеселиться, развеяться, ну по большей
части они сидят дома и смотрят телевизор. Я не хочу так просиживать, я не
терплю монотонность, мне постоянно нужно куда-то уезжать, даже если это два дня
в другом городе. То есть я не могу сформулировать это как мечту, но не сидеть
на месте, так чтобы каждый день проходил одинаково.
Алина, 15 лет: К слову о разных поколениях. Как-то я хотела поехать в Москву, вот даже
вспомнить февраль, когда я хотела поехать на Пилотов, я уже купила билет по
интернету, но мои родители сказали, что ты никуда не поедешь. Говорили, что
знают столько историй о женщинах, которые ездили в Москву на работу и их
забирали в ИГИЛ или рабство, насиловали и убивали. Типа со мной также будет и
все. Я из-за этого не смогла поехать.
Дима: Моя мечта это уехать за границу жить, потому что тут
есть мои друзья- это плюс, но, в остальном, в России слишком много стереотипов,
тут полно гомофобии, сексизма и всего остального и очень сложно…Больше
возможностей за границей. На самом деле, мечта, которая сейчас исполнима, это
говорить с носителем английского языка, потому что я активно изучаю его, смотрю
фильмы. Как раз из-за Twenty One Pilots я заинтересовался английским. Но
единственное чего не хватает, это практики. Не с кем поговорить.
Ребята нам рассказывают, что место, где мы находимся
как раз то самое, за которое жители Екатеринбурга так боролись с РПЦ. Этот тот
самый сквер, довольно символичное место для такого интервью.
Марина: Есть ли понимание в школе среди других ваших ровесников?
Хором: Неееет.
Леша: Люди делятся на компании. Например, авторитетные люди, которые имеют
деньги, какие-то общительные люди, по интересам.
Алена: Я свой класс ненавидела. У нас никто в школе друг друга не трогает, но в
воздухе витает гнетущая атмосфера. Я всегда убегала на перемену к другим
классам, своим друзьям. Я так рада была выпуститься.
В школе у нас есть
«замарки», это те, кто пьет, курит. Там даже на площади есть место, где они
объединяются за счет сигарет. Они особо ничего не делают. Там есть иногда интересные
люди, но они тоже неинтересно расходуют свою жизнь. Они еще все с венами ходят,
с порезами. Там не одного целой руки нет: они любят много страдать.
Айсу, 14 лет: Насчёт сверстников. Я была в
четырех школах, и в трех из них всегда был буллинг. В первых двух просто из-за
моей национальности. Мои одноклассники были нацистами. В остальных, если тебя
обидят, а ты что-то не скажешь в ответ, тебя просто воспринимают, как отличную
мишень и начинают над тобой издеваться, чтобы завысить свою самооценку. Сейчас
мне повезло с классом. Не скажу, что они дружелюбные, но толерантные и им
просто все равно друг на друга. Мы можем объединиться, пошутить на общие темы.
С параллельными классами не очень повезло. Ты можешь стоять, тебя могут
толкнуть, только из-за того, что ты существуешь. Я пробовала жаловаться,
сказала родителям. Они пошли в школу, поговорили с учителями, но после этого
просто люди начали сильнее издеваться. Типа я ябеда. Они думают, что становятся
крутыми, в большинстве случаев, именно так. Типа вот смотрите, я крутой, я курю
и издеваюсь над другими.
Алена: Насчет школ еще, знаете, когда показывают с американских сериалах, как
издеваются там: в унитаз голову засовывают, у нас это больше на уровне, что про
тебя что-то расскажут, что-то наплетут, что в интернете тебя начнут буллить.
Айсу: Но иногда будут ударять. На меня мальчик с разбега пнул ногой в живот. Я
такая: «Что я сделала!!»
Алена: У нас никто особо не бил никого, только может между мальчиками. У нас
больше словесно. Моральное насилие.
Интересно, что за все время в парке никто из
подростков не достал пива или сигарет. Когда мы спрашиваем об этом, все
категорически говорят, что это их не объединяет, а объединяет музыка и общие
темы для разговоров. Между тем тема нашего разговора постепенно переходит на
родителей.
Алена: Мы пытаемся своих родителей тормошить, мы спорим с мамой про гомофобию. Особенно
сложно, если ребенок сам другой ориентации или что-то делает не по нормам
родителей или общества. В их возрасте я их уже не смогу переубедить, но я
ставлю их под сомнения, говорю им какие-то факты, и когда у них уже нет
аргументов, для меня это победа, сегодняшняя война выиграна.
Айсу: Я вообще стараюсь на эти темы не разговаривать с родителями, вообще не на
какие темы.
Арина: Года три назад я начала маме говорить, что не нужно быть гомофобом, как я
вижу этот мир. Сначала, она чуть ли не выгоняла меня из дома, а теперь она уже
не говорит всяких обидных слов в сторону других. Допустим, девушка идет, а она
говорит: «Во что она одета!!». И все-таки я верю, что можно изменить людей,
потому что они понимают в глубине души, что хорошо. Я ей говорила, что нельзя
ненавидеть любовь, просто прими это, это их жизнь. Она начала понимать, что я
все-таки права, у нее заканчивались аргументы, сейчас становится лучше.
Айсу: Насчет оптимизма. Когда ты говоришь, что стараешься быть оптимистом, тебе
говорят, что надо быть реалистом, или ты не видел настоящей жизни.
Леша: А когда ты говоришь, что ты реалист, тебе говорят, а чего ты такой
грустный.
Айсу: Или когда ты жалуешься на какие-то свои проблемы, тебе говорят, что ты
накручиваешь. Говорят, что у кого-то есть хуже, есть люди у кого действительно
есть проблемы. Они думали, что вот я действительно накручиваю, накручиваю. И
сейчас, я знаю таких, у них сейчас серьезные психические расстройства.
Мы расстаемся с ребятами, фотографируемся все
вместе и обнимаемся на прощание. Несколько ребят на фото прячут руками лицо, а
Дима отходит в сторону, чтобы не быть на снимке. После нашей встречи мы идем
гулять по набережной и говорим о том, как здорово, что эти подростки смогли
найти друг друга. О том, как они отличаются от других людей. О том, что в школе
и дома их могут не понимать, но эта группа принимает их такими, какие они есть.
Я родился в селе
Александровское, Томская область. Я воспитывался в многодетной семье, всегда не
хватало денег, поэтому работал с двенадцати лет. Я вырос рано, детства как
такого у меня не было.
В двенадцать лет я таскал
чугунные ванные, помогал грузчикам, сорвал себе спину, В тринадцать лет я
работал в церкви, срезал газон, убирал погоревшие свечки, батюшки платили нам копейки.
В четырнадцать по чужим документам с братом пошел работать на дорожную
компанию, мы кидали с ним асфальт.
Приехал в Екатеринбург
три года назад учиться в Горном колледже Ползунова. Стипендии очень маленькие: несмотря на то, что она у меня повышенная (она 790
рублей), ее не хватает заплатить даже за общагу. Приходится работать, крутить,
вертеться. Я работал дворником за 7 тысяч рублей в месяц, риэлтором, также
работал на кухне в KFC. Одно время работал нелегально, зарабатывал почти 100 тысяч. Но нас
киданул чувак, приезжали важные люди в городе на крутых машинах, увозили нас в
лес, но мы ничего сказать не могли – не знали, куда делись деньги. После этого
я ушел с той работы, думал, что хочу семью, а это слишком рискованно.
Преподаватели в колледже
говорят – почему вы так плохо учитесь и работаете? Потому что выживаем, а не
живем. Родители помогают, но охота одеваться и кушать.
Вообще мне было тяжело,
но в голове у меня больше, чем у моих сверстников. Сейчас большинство 18-летних парней думают
только о том, чтобы побухать, заняться сексом… Беспорядочные половые акты,
гулянки, группировки. Очень стыдно за нынешнюю молодежь, они не думают о жизни.
Я учусь на
горно-электромеханика. Это как ремонтник всех механизмов в шахтах. Я не хотел
там учиться, но мама сказала – нужна мужская профессия. Я хотел быть
музыкантом, потому что закончил музыкальную школу, играю на балалайке, гитаре,
на всех духовых и на фортепиано. Раньше ездил на гастроли со всеми ребятами по
России, выучил даже скрипку. Или хотел быть кондитером – это занятие я люблю с
самого детства. Но сейчас поздно: я на третьем курсе, нужно до конца доучиться.
Сейчас я читаю рэп. Многие говорят, что в рэпе много грязи, но если разобрать каждую строчку отдельно, можно увидеть много смысла. Очень много трэков я записал про свою жизненный путь и про людей. У меня большой кругозор, я вижу мир с разных сторон. Со сторон богатых и бедных. Сейчас я дописываю альбом, нужно записать его грамотно, сделать клип и записать что-то заедающее. Потому что у нас время фаст фуда. Ноу-нейму выстрелить на чем-то замысловатом – очень сложно. Если у меня не получится выстрелить с альбомом, пойду в армию. По специальности на хуй не пойду. Стоять в шахте в воде по яйца – не мое.
На костюм картошки люди
реагируют очень по-разному. Есть люди, которые реагируют очень круто –
обнимаются, вчера девочка подарила браслет Найка. А есть те, кто очень
пугаются, люди обычно очень хмурые, они даже на тебя внимания не обратят, хотя
это очень сложно сделать. Сейчас вот домой ехать надо, работать не сильно
хочется, а деньги нужны.
Я ни о чем не жалею. В
нашей стране многим в стране тяжело живется. Это школа жизни, она научит меня
тому, чему не научит никто.»
Я родился в Азербайджане
и учился в Баку. В Советском Союзе приехал учиться в Нижний Новгород в Институт
водного транспорта. И так до сих пор здесь живу. Вот сегодня я таксую, а в
девяностых, двухтысячных годах, я занимался бизнесом и зарабатывал хорошие деньги. Но из эти денег
восемьдесят процентов родственникам отправлял. Кавказ есть Кавказ. Там
воспитание совсем другое. Там есть уважение к старшим, уважение к женщине.
Моя первая жена –
журналист и на телевидении ведущая, в университете заведует кафедрой, умная
женщина. Она и про меня книгу написала.
С ней мы из одной
деревни, учились вместе в школе. Мы с ней разведены. Первый фундамент для
развала семьи заложил ее отец, мой тесть. Когда мы поженились, я сказал, поедем
в Нижний Новгород, я не буду в Баку жить. А ее отец не разрешил: нет, она
журналистка и в Баку будет работать. Я купил ей там четырехкомнатную квартиру,
говорю, живи, я буду ездить. Ну а разве это жизнь: то там, то здесь? Пришлось
развестись через четыре года.
Она меня безумно любила и
любит. До сих пор звонит мне в день по пять раз. Когда мы развелись, ей было 32
года, молодая женщина. Ее отец через ее сестру передал, «желающих вокруг много,
мол, пусть выйдет замуж, молодая еще». Она после этого восемь месяцев с отцом
не разговаривала. Сказала, что был один мужчина, а второго не будет. Этого
человека я люблю, и всю жизнь буду любить, и все. У нас с ней есть дочь.
После развода я десять
лет не общался с ними, квартиру оставил и ушел. Все эти годы я не видел дочь.
Сначала я отправлял деньги, а потом дочка стала выступать. Я папу хочу, а не
деньги. В 2016 году я приехал туда, и моя племянница организовала мне встречу с
моей дочкой. Десять лет спустя. Приехал, сел в машину бывшей жены, а дочка
начала детские обиды говорить, все, что она копила в себе эти годы. Она мне все
высказала, начала плакать. Я ей говорю, «Все, дочка, закончила? До свидания.» Я
не смог, когда на меня так наезжают, у меня характер такой.
Со своей второй женой я
познакомился в Нижнем в больнице, где я лежал с язвой, она тоже была пациенткой.
Она была хорошей женщиной, очень меня любила. Свои болезни она забывала,
вылечила мне язву с помощью своего питания.
Мы жили с ней в
двухкомнатной квартире, была дача, Волга, Жигули. Я зарабатывал деньги, у нее
была вторая группа инвалидности, ревматоидный артрит. Завещание она оставила
мне. Ее тетя уговорила, сказала, ты же свою маму знаешь, она в лицо улыбается,
а на деле она гнилой человек. Она отдала мне дом, который завещал ее отец при
условии, что ее сестре и племяннице я куплю квартиру.
Потом теща подала на меня
в суд. Судья начала дело так: черный кавказец надул бабулю семидесяти лет. Я
судье сразу сказал, чтобы она на меня голос не повышала. Но когда судья
выяснила, что ее врач, родственники, соседи, все пошли за меня, все изменилось.
Через полгода мы подписали соглашение. Вы не поверите, сколько мне жена снилась
после этого и спрашивала, что же случилось. Почему мы с мамой поссорились. Я к
ней шел, а она убегала.
После ее смерти я
познакомился со своей третьей женой. Еще когда она лежала в больнице, я пошел в
кафе есть. Увидел ее. Она азиатка, симпатичная молодая девушка, официанткой
работала. Увидел и внезапно подумал: какая бы жена была у меня. Потом историю
эту забыл.
После смерти жены, года
через полтора, я снова попадаю в это кафе, вижу ее. Решил с ней
познакомиться. Она убирала со столов. Я
сел туда, она говорит, садитесь за чистый стол, чего сюда сели? Я говорю,
«Специально сел, с тобой познакомиться. Хочу, чтобы ты меня обслужила.»
Я дал ей телефон, но она
не позвонила. Когда пришел на следующий день, спросил, где она живет, и после
работы ждал ее около дома на машине. Я сказал ей с завтрашнего дня не ходить на
работу. У меня намерения серьезные. На следующий день пришел с розами, как
положено и не пустил на работу. Поехали ко мне на квартиру, сразу все показал
ей, говорю, «Ты за меня замуж выйдешь? Долго не думай.»
Через месяц мы подали
заявление и поженились. И вот уже семнадцать лет вместе. Отношения с ней очень
сложные. Мне пятьдесят девять, ей тридцать восемь лет: двадцать один год
разницы. Она ревнует меня к каждому столбу.
Я вообще сволочь. Года
четыре я ей вообще не изменял, но она все равно меня ревновала. Будто я только
этим и занимаюсь. Ну, думаю, как так – я без вины виноватый! Вот и начал ей изменять.
Я ей говорю, что люблю ее, хочу быть с ней, она же должна понять, что я все для
семьи делаю. Я человек больше семейный, работаю сутками, чтобы семью
обеспечивать. Несколько раз мы чуть не развелись, но перешагивать через детей я
не могу сейчас, они будут очень переживать. Особенно дочь. Я одной уже больно
сделал, не хочу этим детям тоже больно делать.
Это случилось под католическое рождество, 25 декабря 2002 года. Мы лютеране-эстонцы, и каждый год мы празднуем рождество дважды – католическое и православное. На католическое рождество у нас традиция запекать яблочный пирог. В тот вечер мы с моим бывшим мужем отвезли больную собаку в ветклинику и спешили назад в Москву: нужно было готовить на стол.
Момент предчувствия был. Папа тогда сказал, “Останьтесь, зачем вы сейчас в ночи поедете.” У собаки тоже было чутье. Она долго нас не отпускала – кружилась, скулила, облизывалась, всеми путями преграждала путь.
Уже вечерело, смеркалось,
и мы отправились назад в Москву по дороге с большими поворотами. Дальше –
классика жанра. Яркий свет, и ты просыпаешься в больнице. Когда открываешь глаза,
вокруг все белое, стерильное. На груди у
меня сидел кот, возможно, он меня и растолкал.
Это был большой сибирский
кот, он жил в приемном отделении: принимал всех, делал обход пациентов с врачами.
Медсестры рассказывали, что привезли его хозяина, но не смогли спасти, и кот
так и остался жить при больнице.
Моя травма была очень
серьезная, я лежала на вытяжке, была в неподвижном состоянии. Когда я стала
приходить в себя, я поняла, что мы попали в лобовую аварию, и виной тому стали стрит-райды,
гонки на служебных автомобилях. Сразу начался большой прессинг, чтобы мы
забрали заявление. Самый простой способ для списывания ответственности – это
обвинить водителя за рулем в том, что он что-то употребил. А единственным свидетелем
аварии была я одна. Поэтому они приходили, упорно просили освидетельствовать моего
бывшего мужа, оболгать.
Это были времена, когда
не было быстрой экспертизы, когда анализ крови шел долго, а если бы свидетель
сказал, что водитель находился в стадии алкогольного или наркотического
опьянения, анализы бы даже и не делали.
Русский народ – дружный. Бабушки отгоняли всех новых русских от меня, швыряли костылями, кричали, поднимали панику и шум, говорили, что помнят Сталина и никогда не допустят несправедливости. Когда меня вызывал дознаватель и начал спрашивать, кто приходил в клинику и пытался угрожать, я начала описывать мужчину, и он самый вдруг поворачивается ко мне лицом – он сидел за столом дознавателя.
Виновный так и не был найден, потому что все шло к затягиванию судебного процесса. Суды длились долго, и за давностью лет это дело прекратилось.
У меня сильный страх вождения. Я сдавала на права 15 раз, после получения прав доехала из Химок себе домой, и никогда больше не садилась за руль. До сих пор, когда проезжаю эти места, меня охватывает паническая атака.
Бывают два типа людей: те, которые адаптируются к действительности и те, которые ее меняют. В Казани мы встретили трех мужчин, которые не побоялись изменить свою жизнь и пойти почти против течения. Познакомьтесь с Димой, основателем музея чак-чака, которого в городе его называют «человек-прецедент».
Дима, Казань, основатель музея чак-чака
Я из Набережных Челнов, еще
в молодости я переехал в Москву работать на Комсомольскую правду. Сначала мне
нравилось видеть звезд не на экране, а вживую, знакомиться со всеми. А потом
понял, что я весь в работе и пробках.
Потом в мою жизнь пришли
автомобили: я подумал, что надо заниматься более живым и настоящим делом. Начал
продавать автомобили и дорос до директора автоцентра. И понял: а дальше что?
Что я оставлю своим детям? Что расскажу о своей фамилии в народе и какой след
оставлю на этой земле? Так в 36 лет у меня был кризис среднего возраста.
С женой мы познакомились
благодаря автобизнесу. Я приехал к родителям в Набережные Челны, мне нужно было
купить автомобильное масло, я искал дилера, но он сказал, что у них нет
оригинального масла. Я разозлился и сказал, что всем пожалуюсь. Через неделю в
Ритц Картлтоне на крыше гостиницы была конференция со всеми представителями. Я
решил поговорить с руководителем того центра в Челнах и пожаловаться, а тут
вышла красивая женщина, и я выпил с ней бокал вина.
Вместе с женой мы
придумали идею музея чак-чака. Еще живя в Москве мы разговаривала о том, чему
нас учили в школе о культуре и истории Татарстана. Когда возникла такая идея,
мы месяц жили в Ленинской библиотеке. Сейчас современный мир, есть интернет,
много что оцифровано. Но если посмотреть в Ленинке в электронном каталоге «татары,
чак-чак», то нет ничего. Мы попросили дать нам все по Казани. Нам приносили
целые тележки книг, прочитывая одну книгу, мы находили какое-то упоминание, все
старательно выписывали, копали, копали, копали. Это был тектонический труд.
Через месяц какая-то цепочка выстроилась.
От начала задумки до
реализации прошло два года. Встал вопрос о финансировании, ведь на тот момент
мы были просто наемные сотрудники. Мы начали искать дом, прописали бизнес-план.
Пытались взять кредит в банке, но нам говорили, «Это рискованный бизнес.» Когда
мы спрашивали, что не является «рискованным бизнесом», сотрудники банка
приводили пример Макдональдса в центре. Потом мы начали, подаваться на гранты,
но нам справедливо говорили, что мы молодые, работали в бизнесе, но к искусству
и музеям никак не относились. Мы подумали тогда, что может это даже хорошо,
потому что мы никому не должны. Мы свободны и гибки.
Потом мы начали ходить по
кабинетам и узнали, что такое кабинетное мышление государственных музеев. В
национальных музеях нам выдавали методичку про хранение, складирование и
инвентаризацию. Но мы хотели совершенно другого – рассказать живую историю
татаров и города через чак-чак.
Дом, в котором расположен
музей изначально принадлежал купцу второй гильдии, бакалейщику. С самого начала
визита посетители узнают, что на самом деле у чак-чака рецепта нет. Есть душа и
руки. Часто мы слышали от людей, «В этой деревне живет мастер, который делает
лучше в Татарстане чак-чак.» Но когда пытаешься поговорить с мастером лично, ее
невозможно уговорить рассказать как это сделать. Возможно, они обижены, что
люди приходят в музей на мастер-классы. А может не хотят, чтобы их снимали
чужие люди.
В течение часа в нашем
музее экскурсоводы погружают нас в историю. Посетитель переносится в 19 век,
через чак-чак мы показываем быт татаров, их сказания, предметы в быту и историю продуктов. Раньше,
например, специально чернили зубы, люди ходили с черными зубами, чтобы
показать, что они имели огромный
достаток и могли позволить себе есть много сахара.
Дом в то время у татаров
делился на две половины – мужскую и женскую. Мы показываем рубель – предмет,
которым гладили белье в старину. А еще у нас можно подержать ядро времени Ивана
Грозного. Половина прибыли музея – это входной билет, а другая половина –
выручка от того, что продается в сувенирной лавке. Историю города может
рассказать каждый, но нам захотелось показать людям не только фасад, но и то,
что находится за ними, как раньше жили татары.
Помимо музея мы также
курируем Том Соейр Фест в Казани. Этот фестиваль проводится по всей России.
Старые русские дома восстанавливают волонтеры, бесплатно красят их, приводят их
фасады в достойный вид, иногда помогают провести в дом коммуникации. Наших
волонтеров объединяет любовь к истории, к этим домам. Люди помогают нам по
разным причинам. Кто-то устал от работы, хочет поработать своими руками,
выбросить все из головы. Кто-то приходит со всеми познакомиться. Также мы
сотрудничаем с волонтерами из Франции, которые приезжают за свой счет помогать
нам с домами.
Иногда мы сталкиваемся с
недоверием жильцов. Мы к ним приходим, рассказываем про фестиваль, говорим, что
все делаем бесплатно, а нам не верят. Если нам дом очень нравится, а хозяева
недоверчивые, мы можем так год разговаривать с хозяевами, пить чай,
знакомиться. Это длительный процесс, потому что цвет краски для всех фасадов
домов необходимо согласовать с местным муниципалитетом. Для визуальной
составляющей мы привлекаем архитекторов и дизайнеров.
Очень важно сохранять эти дома для последующих поколений, которые должны понимать нашу историю и архитектуру. В городе нас называют люди-прецеденты. Все говорят, «Так не делают. Так нельзя.» А мы берем и делаем.
Дима показывает команде Место47 дома, которые были
покрашены в рамка Том Сойер феста. Так мы знакомимся с двумя другими героями из
Казани. У каждого судьба складывается по-своему, но с Димой у обоих героев есть
одно общее – любопытство об окружающем мире и нежелание принять реальность как
должное.
Для Константина поворотным моментом жизни стала защита его собственного дома, который ему пришлось отстаивать в суде.
Константин, домовладелец
Моя фамилия – Лебедев, но я так подозреваю, что она не моя. Моя бабушка
была крымская татарка, а дедушка был с Соловков, он бежал из заключениям вместе
со своим братом. Они с ним разошлись и поменяли фамилии, чтобы не попасться. Кто
он в действительности был – мы не знаем, он никогда никому не рассказывал.
Дедушка был директором авиационного завода. Мой папа тоже был
инженер-конструктор, изобретал самолеты. Он всю жизнь курил Беломор канал, умер
от рака легких, и я до сих пор храню его пепельницу. В моем воспитании был баланс:
мой папа был строгий, но справедливый, мама – добрый и мягкий человек. В
детстве я любил разбирать все: игрушки, стиральную машину, магнитофон. Мне было
очень интересно, как все устроено внутри. Иногда не все собирал обратно, но мои
родители за это меня не ругали, и я научился работать руками.
Это мне пригодилось сейчас, когда я сам восстанавливаю этот дом, в котором
моя семья живет с 1949 года. Я родился в этом доме, здесь жили мои прабабушка с
прадедушкой, бабушка с дедушкой, а теперь – я с семьей. Если дому не давать
сыреть, а жить и заботиться, он простоит еще долго.
Сам дом построили в 1900 году: тогда, когда Казань начала нуждаться не в
деревенском жилье, а в меблированных квартирах. В провинции начал формироваться
класс интеллигенции: доктора, учителя. Они не хотели жить в деревенских домах
со скотными дворами. Дом делился на четыре квартиры, но когда пришла советская
власть, всех уплотнили, перегородки снесли, запихали всех людей в одни
квартиры.
Почему же я не уехал из этого дома, когда была возможность это сделать? У нас ведь в Казани была программа ликвидации ветхого жилья. И лет 20 назад единовременно был снесен весь старый город. Он был ужасно страшным, было много ветхих домов из-за отсутствия заботы. Когда мы познакомились с женой, дом снаружи так красиво не выглядел. Он был страшный и облезлый. Все подружки говорили жене, «Куда ты? Он ведь в трущобах живет.» И весь центр населяли люди низкого социального уровня. Наш дом тоже попал под эту программу. Однако не все хотят разъезжаться, мы заботились о своем доме. Нас хотели выселить насильно. Это сейчас мы живем в правовом государстве, а в девяностые был беспредел.
В основном у тех людей, которые соглашались уезжать, не очень складывалась
жизнь. Им ведь бесплатно давали новые квартиры, они переезжали из дома, где не
было канализации, где бегали крысы, в благоустроенную квартиру. Но для нашей
семьи ситуация была совсем другой. Мы ведь жили в культурном центре – здесь
школа, магазин. Центр становился все лучше, обстановка в стране менялась. Мы
тут родились, понимали, что никто не даст нам квартиру с такой же площадью.
А как можно выселить людей? Как заставить людей переехать из старого дома? Можно его сжечь. Если они не хотят переезжать, надо сфабриковать дело или поугрожать. Нам пригрозили решением суда, на пороге появились люди, которые настаивали на нашем переезде . Мне тогда было двадцать лет, я взял ситуацию в свои руки. Я изучил решение суда. Мы начали бороться, я подал апелляцию. И выиграл. Поэтому мы здесь: я отстоял свой дом.
Я автомеханик, по 12 часов в день нахожусь на работе.
Поэтому дом для меня – это отдых. Это как кровать, любимое место: ты лег,
отдохнул, ты свеж, бодр и побежал достигать своих целей. В молодости я ездил на
мотоцикле, хотел стать моряком, грезил дальними странами, перечитал всего Жуль
Верна. Но немного поездив, я решил, что дом для меня лучше.
Дом – это место силы. Многим нашим соседям было под 90 лет. Они здесь прожили много лет. Когда их переселили – на новом месте они через год умерли. Многие из них просили нас помочь им переехать. Но вместе с вещами переезжали старые люди, и из нового места они уезжали уже в гробах. Старому человеку очень трудно прижиться в новом месте.
Я счастливый человек. Мне грех жаловаться. Отец передал мне свое трудолюбие, у меня есть дом, работа. У меня есть двое детей, они здоровы, у них все в порядке. Человек стремится к тому, что ему привычно. Как говорится, «Привычка богом нам дана, за место счастья она.»
Алексей, домовладелец
Изначально наш дом был построен как доходный – для сдачи квартир. В 1896 году его купил Пельцам Эмануил Манилович, он был ихтиологом – ученым, который изучает рыб. Интересно, что он не получил никакого систематического образования, кроме начальной школы, но так прочно вошел в научные круги благодаря своей практической деятельности. После выхода на пенсию из Томского университета он окончательно поселился в Казани и купил этот дом. В 1912 году он скончался, и дальнейшая судьба дома неизвестна до 1934 года. Известно лишь то, что дом был национализирован советской властью и был в ведении Татарской конторы Сельхозбанка. Моего прадеда перевели на должность управляющего банком в 1934 году, и он себе выписал квартиру в этом доме. С этих пор, то есть с 1934 года, моя семья здесь живет. Четыре поколения – прадед, бабушка с дедушкой, родители и я.
Здесь жила моя бабуля, но в октябре прошлого года она умерла. Сейчас я самостоятельно делаю здесь ремонт и планирую сдавать туристам на AirBnb. Здесь был красивый интерьер: сохранилась колоннада, стояла изразцовая печь, но когда провели отопление, ее разобрал прадед. Тогда экономили место, потому что во время войны постоянно подселяли людей. Родители это не ценили, здесь был полный совок. Все было закрыто картоном, были поклеены обои. На коллонаде, как и полагается, висел ковер.
В конце 70-ых, когда в стране были трудные времена, в казанском зоопарке звери сильно болели, кого-то погрызли волки, кого-то мучали смотрители. Поэтому бабушка с моим отцом брали домой на воспитание зверят – леопарда, двух пум, льва. Лев признавал отца как хозяина, никогда на него не огрызался. Воспитывали они их только до года, а потом отдавали обратно. Пумы вернулись в зоопарк, а лев и леопард пошли в цирк.
Я давно нахожусь в поисках своего дела, которое приносило бы мне удовлетворение и на которое можно было бы жить. В 2005 году к нам приезжал профессор Парижского университета. Он снимал документальный фильм. Во время интервью он спросил меня, «Ты счастлив?» Для меня это был странный вопрос, потому что такого вопроса я никогда в жизни не слышал. Я сказал – ну да, хотя даже не понимал, в каких категориях нужно мыслить, чтобы ответить на такой вопрос.
У нас не принято говорить
о понятии счастья. С теми людьми, с которыми я вырос, стояли лишь вопросы
выживания. Как только выжить? Иди в институт. Только чтобы дворником не
работать. После окончания института ты будто в тьме живешь – не понимаешь, где
ты и что тебе делать. Я пошел работать пономарем в церкви. Однако я не
нашел там истину. В одно время я начал замечать, что постулаты для достижения
счастья: покаяние, признание своих грехов, и другие, не дают ощущения счастья.
Получается какая-то кабала.
Параллельно я учился в аспирантуре на технической специальности, я работал научным сотрудником. Однако это тоже приносило мне не счастье, а ужас, страданье и безденежье. Потом у меня был предпринимательский период. С супругой мы занимались лазарной резкой, продавали упаковку для вина, которая превращается в светильник. Это продлилось пару лет, сильно заморочились, устали, но удовольствия особо не получили. Мама смирилась с тем, что у меня нет постоянной работы. Сначала прессинговала, но я так ее жестко пресекал, что отучил это делать.
Такое длительное время находиться в поиске – психологически тяжело. Поэтому я тоже очень понимаю людей, которые смиряются. Это просто надо ненавидеть работать на кого-то, как я. По-другому не может быть просто, выбирай – либо ты найдешь, либо ты будешь страдать в этой жизни. Я не могу страдать, я буду лучше страдать по-другому.
У нас все: литература,
живопись – все очень страшно. Такова философия русского народа. Идею о том, что
страдать – это хорошо, я думаю, использовали всегда в политических целях.
Я думаю, счастье состоит
в нескольких сферах. Это сфера любви, сфера взаимоотношений с близким
человеком, сфера своего дела. Если у тебя все сферы налажены, я думаю, что ты
счастливый человек. И ты при этом не заставляешь постоянно себя переживать,
думать о чем-то плохом, думать о хорошем, но не так, что ты летаешь в облаках
или смотришь через розовые очки, ты просто веришь, что из любой ситуации у тебя
получится положительный опыт.
Я считаю себя агностиком. Гнозис – это знание. Агностик – это человек, который отрицает возможность все знать о мире. Я считаю, что недостаточно знания для того, чтобы признать это истиной. В мире нет таких инструментов, чтобы понять, как он устроен. Я понял, что дальше определенного я понять не могу и решил, что не стоит ковыряться. Лучше сделать так, чтобы в моей жизни, на которую я могу повлиять, мне было бы хорошо.
Я нижегородка, по
профессии я кружевница. Я начала плести кружева, когда мне было 11 лет.
Напротив нашего дома стоял Дом Творчества Юных, и из окон нашей квартиры я
ребенком наблюдала, как девочки делали что-то интересное под руководством
мастера. Тогда еще мы совсем не знали, что такое кружевоплетение на коклюшках,
но моя бабушка настояла на том, чтобы я попробовала.
В кружево невозможно не
влюбиться с первого раза, оно для меня как болезнь, я сразу же им заразилась.
Оно поражает своей тонкостью и воздушностью. Во все века этот редкий и
интересный промысел был один из самых загадочных видов рукоделия. Когда я
плету, на руки уже не смотрю. Я
отслеживаю движения нити глазами. Иногда я сама плету и удивляюсь – как же это
так у меня получается?
Чтобы в кружеве достичь
результата, нужна усидчивость, нужно пахать и пахать. Это отличает кружево от
других видов рукоделия. В вязании можно распустить и перевязать. В
кружевоплетении как плел, так у тебя и будет.
Здесь терпение должно быть безграничным.
В кружевоплетении важную
роль играет инструмент, который мы используем. Коклюшка – это палочка с
вырезанной выемкой для намотки ниток. В зависимости от техники, с которой
работает кружевница, коклюшки бывают разной формы. Коклюшка, которую использую
я – наша русская форма продолговатой палочки с такой элегантной талией. Никакой
технической нагрузки это не несет, но это эстетическое удовольствие. Коклюшки
вырезаются из разных пород дерева, из всей древесины, которую можно себе
представить. В России самым распространенным видом древесины являлась русская
береза. Самый дешевый, доступный материал, но мною не очень любимый.
Каждая кружевница
выбирает себе коклюшки исходя из собственных предпочтений. Самым главным при
выборе коклюшки является тот звон, который издается при плетении. Когда мы
плетем, коклюшки стукаются друг о друга, и получается мелодичный перезвон, мы
его называем музыкой. В Вологде даже
существуют такие мероприятие, когда приглашают оркестр, сажают кружевниц, они
начинают работать, и под этот звук музыканты играют.
Вообще исторически семьи,
где были кружевницы, были всегда зажиточными. В дореволюционные времена
кружевница зарабатывала столько, что могла прокормить семью из восьми человек.
На нижегородской ярмарке кружевные изделия уходили от 6 до 15 рублей на царские
деньги в зависимости от сложности изделия. Для сравнения корова на тот момент
стоила два рубля.
Кружевоплетение –
дорогостоящее искусство, изначально кружева ручной работы – декор для наивысших
слоев общества: цари и аристократия. Так было раньше, так и остается по сей
день. Приобретая кружева ручной работы и декорируя себя ими, человек хочет
подчеркнуть свой социальный статус. Стоимость изделия определяется по
количеству часов, затраченных на плетение, у меня это 200-300 рублей в час. Все
зависит от техники, в которой ты работаешь и размера изделия, но это может быть
в среднем 10-15 тысяч. Кружева на мне я сплела сама, рыночная цена этого
изделия 13 тысяч рублей.
Кружевоплетения пришло в
Россию из Европы в эпоху реформ Петра Первого. Пришел европейский костюм, в
котором было очень много кружевной отделки. Если посмотреть старинную карту
кружевоплетения в 18-19 веке, в Европе кружева плелись в Испании, Италии,
Франции, Нидерландах. А вот центров плетения в России было мало – всего лишь 17 губерний, которые занимались
промыслом на продажу. А в трудные 90ые годы этот промысел почти погиб.
Профессиональные болезни
кружевницы – это суставная болезнь, болезнь пальцев, остеохондроз. Надо
обязательно соблюдать технику безопасности – плести не больше пяти часов в
день, каждые 10-15 минут делать перерыв: вставать и разминаться. Несмотря на
свой молодой возраст, после десяти лет плетения я столкнулась с некоторыми из
этих проблем. Страшны суставные болезни, потому что боль в суставах пальцев
сложно снять. Если такое происходит, нужно делать перерыв несколько дней. Если
боль не отпускает, значит уже надо проходить физлечение. А некоторым приходится
заканчивать свою деятельность. Также для кружевоплетения также нужно острое
зрение. У меня было плохое – минус 6 и минус 8, поэтому я сделала себе
операцию.
Сейчас кружево на
подъеме, им занимаются много молодых девушек. Если следить за тенденцией в
моде, у нас вернулось платье в гардероб, это очень приятно. Вернулись
женственные формы и силуэты, – мир устал от эмансипации.
Я выросла в очень консервативной
семье, поэтому сама по себе я человек старой закалки и консервативных взглядов.
Они заложены не только в воспитании, мы заточены так на генетическом
уровне. У нас очень крепкий род: никогда не было разводов
ни по маминой, ни по папиной линии. Только смерть разлучала супругов, поэтому
стаж супружеской жизни в нашей семье в среднем 45- 50 лет. Для меня мощным
примером стала моя бабушка. Мой дедушка по маминой линии страдал алкоголизмом,
но у бабушки никогда даже мысли не было,
чтобы его оставить. Она всегда говорила, «Это человек, за которого я
ответственна перед Богом.»
Изначально я
воспитывалась с установкой о том, что мужчина должен быть один, и до
длительного времени так и было. У меня был печальный и плачевный опыт: человек,
который стал моим первым мужчиной, не смог нести этот груз ответственности.
Идеально не получилось, но опыт интимного общения был минимальным.
Его семья меня принимала,
но лишь до тех пор, пока речь не зашла о женитьбе. Когда мы однажды вместе пили
чай, и его мама говорила о дочери знакомых,
оценивая ее по уровню ее зарплаты. «Маруся – очень хорошая девушка.
Зарплата 40 тысяч.» Мне тогда еще надо было задумываться. Я была неугодна им с
материальной позиции – в то время я была студенткой очного отделения. Под
давлением его матери мы расстались. Думаю сейчас она бы очень удивилась, узнав,
что я сейчас очень хорошо зарабатываю.
Мы познакомились с мужем
в интернете. Он старше меня на 11 лет. Когда мы с ним встретились (как он потом
сказал), ему хватило десяти минут разговора со мной, чтобы понять, что я его женщина. Бытует мнение, что если
после 30-ти мужчина уже не женился, он не женится никогда. Однако это первый брак в его жизни, он сразу
же обозначил свои серьезные намерения. Я иногда его спрашиваю: «Почему ты такой
замечательный до 40 лет не женился?» Он шутит, «Я был девственником, я ждал
тебя.»
У нас патриархат.
Традиционная, консервативная семья, где я нахожусь в подчинении своего мужа.
Это, наверное, звучит жестко, но на самом деле я была так воспитана и ничего
другого не знаю. Я спрашиваю у него разрешение каждый раз, когда куда-то выхожу
из дома. Если мы куда-то едем, то едем вместе с ним. Даже сюда (ред.- фестиваль
рукоделия) он меня неохотно отпустил, но я сказала, что это по работе, что это
необходимо. Только объяснив ему все за, он согласился. Когда я кому-то это рассказываю,
люди говорят, что у меня муж деспот, потому что он меня никуда не отпускает.
Однако мне несказанно повезло. В браке я очень счастлива, рядом со мной крепкое плечо. Мой муж – большая редкость, среди мужской породы такое сейчас наверное уже не делают. Он – цельный, волевой и самодостаточный человек. У нас крепкая, дружная семья, мы все делаем вдвоем: это единый организм, единое целое, где мы друг друга дополняем. В нашей семейной жизни бытовуха не разрушает, а укрепляет. Наша жизнь складывается так, что мы все время проводим вместе. Самое приятное для моего мужа – это когда я рядом с ним, это его очень успокаивает и радует. Он мне говорит, «Просто сядь и плети рядом».
В тенденциях современного
общества мы как вымирающие динозавры. Это скорее редкость, сейчас институт
семьи выглядит иначе. Все попытки наших женщин эмансипироваться, делать
карьеру, на самом деле к добру не приводят. Женщины чувствуют себя ущербными, и страдает семейная жизнь.
За всю семейную жизнь у
нас с мужем конфликтов не было ни разу. Мы ни разу не легли спать в ссоре. Этим
летом по инициативе мужа мы планируем венчание. Мне было сказано изначально: у нас будет не только
регистрация. К этому я внутренне созревала дольше, но он как православный
человек и как христианин, считает, что брак должен освещаться в церкви.
Муж – более приземленной
профессии, к творчеству не имеет никакого отношения. По образованию он
психолог, а занимается продажей вентиляционного оборудования. Муж ценит все,
что я сделала для дома – салфетки, иконы, с которыми вошла к нему в дом. Он это
никому не отдает, даже моей маме. Когда мама пришла и попросила что-то взять на
работу показать, он дал ей на время скрепя сердцем. Иногда к нам приходят
гости, и это превращается в экскурсию. Он любит рассказывать, что все в доме
создано моими руками и хвалится трусами, которые я ему шью сама.
Я как женщина очень
счастлива. Для меня муж – это следующий человек после родителей. Я
самореализуюсь в рамках своей семьи, я служу ей на благо. Твердые ценности –
нравственное начало, присущее нашей нации, и никакой дискриминации или
ущербности здесь нет. Мне не близки те
процессы, происходящие на западе с институтом семьи, то, что постепенно
приходит к нам. Это жуть жуткая. Мы смотрим с мужем уже четвертый фильм, где
пропагандируется однополая любовь. Включили исторический фильм фаворитка,.
Думаю, ну про королей… Как оказалось, фаворитка – это фаворитка… королевы!
Показывается интимная жизнь со всей этой жутью.
Проблема в том, что в
достаточно качественных фильмах характеры этих героев-приверженцев однополой
любви показываются положительными людьми: они любят и заботятся друг о друге.
Таким образом проникает извращенность. Конечно, это все было со времен
древности, но это не надо популяризировать, показывать и внедрять. Мы, русские
люди, – православные люди. Наше естество всему этому противится. Мальчики
должны жить с девочками, мужчины должны жить с женщинами. Есть определенный
порядок, уклад жизни. Бог создал мужчину мужчиной и женщину женщиной для того,
чтобы род человеческий продолжать. В этом наше предназначение каждого из нас.
Сейчас в нашей семье я зарабатываю
больше, но, когда мы познакомились, зарабатывал больше муж. Он собственник
квартиры, в которой мы живем, у него машина. Я совсем не зарабатывала, все
время отдавала на благотворительность, занималась арт терапевтической
деятельностью. Мой муж меня направил в этом русле, он помог мне, научил, как зарабатывать,
где-то пресекая мои альтруистические порывы. В какой-то момент его сократили на
работе, и я стала зарабатывать больше. Он не стоит на месте, он ищет работу. Он
очень эрудированный и дальновидный человек.
Пример нашей семьи,
семьи, где порядок, таков, каким он был с древних времен – патриархальный
уклад. Мы негласно принадлежим друг другу, каждый из нас, осознавая свою роль в
этой жизни, чем-то жертвует. Муж ведь тоже жертвует своей какой-то свободой, он
не проводит времени в компаниях с друзьями, или, боже упаси, с другими женщинам.
Он находится со мной.
У нас пока нет детей.
Пока что у нас не получается физиологически. Мы стараемся естественным путем.
Иногда так бывает, что не складывается или не сразу получается, но мы на этом
не зацикливаемся.
Я родился и живу в Подмосковье, в г. Реутов. Я коллекционирую монеты. Свою первую монету я нашел в детсадовском возрасте, в пять лет. Я ковырялся в песочнице, и мне попалась монетка – пять злотых с дыркой. Наверное, кто-то так носил ее – на брелке или на шее. В школе я узнал, что у моего соседа по парте сестра собирает монеты. Так у меня появилось еще несколько монет и банкнота царского периода Николая Второго. Я подумал, «Какая же она классная!» и заболел коллекционированием.
Вообще школу я не любил.
Мне многое что не нравилось в школе, особенно форму носить. А еще изучать то,
что мне вообще не нравится. В математике я вообще как баобаб. Я не любил все
точные науки: химию, геометрию. Я более расположен к гуманитарным наукам. А вот
история мне нравилась, по ней у меня всегда были четверки и пятерки.
Учился я в училище ИСПТУ
90 в г Реутов на бухгалтера. Все думали, что я – будущий бухгалтер, но не
получилось. В институте потом учился, у меня неоконченное высшее: бухгалтерский
учет, аудит, экономист. Ни к чему хорошему это не привело – я проработал
бухгалтером три дня. Я посмотрел, сколько там бумаг и сколько мне там
разбираться надо будет – и все. Сейчас я наоборот думаю, что надо было
работать.
В 90ые я занимался
перевозкой, у меня была газель. Раздавал объявления, мне звонили, и я развозил
людям продукты и мебель. Сейчас с оптовыми рынками плохо, и в 1999 году я
продал машину. Сейчас у меня нет определенного места работы, я никак не
зарабатываю на жизнь. Помимо коллекционирования, других занятий у меня нет. Моя
мама хорошо относится к моему увлечению. Самое главное – что я занят чем-то, а
не ерундой какой-то во дворе страдаю.
Свою схему для сбора
монет я придумал во время чемпионата мира по футболу. В Москве было много
иностранцев. Помню 19 июня, когда выиграли мексиканцы – вся площадь была зеленая.
Сначала я подходил к ним, спрашивал, не хотят ли они поменяться. Мне дали
несколько монет, остальные говорили, что у них нет мелочи или не понимали, что
я вообще хочу. Потом я придумал писать текст на бумажке на разных языках. Я даю
им почитать на их родном языке, и они уже решают – ок или не ок. Я стал
подходить к ним в очереди в Мавзолей. Где еще взять столько иностранцев,
которые никуда не торопятся и могут спокойно прочитать мою бумажку?
Сначала я менял дорогие
юбилейные российские 10-рублевые монеты. Потом ко мне пришла другая идея. У
меня дома лежит 10 килограмм советской мелочи, решил попробовать поменять ее –
а вдруг пойдет? Принес сюда, разложил по номиналам – получилось! Начал
приезжать сюда, на Красную площадь каждый день, даже зимой, в 20 градусов
мороза. Думаю, раз уж приехал, буду стоять – домой не ехал.
Иностранцы реагируют на
меня по-разному: некоторым интересно, а некоторые вообще монетами не
интересуются, что с собой мелочи нет. Зачем человеку таскать мелочь в чужой
стране?
Иногда я покупаю монеты,
недавно купил серебряный рубль 1924 года за тысячу рублей с рабочим и
колхозником.
Сейчас все по-другому: в советские годы мало кто за границу ездил, в основном в страны социалистического лагеря – Венгрия, Болгария, Польша, Чехия. Такие монеты можно было выменять на марки. Потом появились вкладыши, фантики от жевачек, и я стал менять на них. Сам я интересные монеты никогда не находил , а вот мой дядя, который живет в Переславле-Залесском, нашел полушку 1734 года и подарил ее мне.
Я активно использую
коллекционные сайты – ucoin, нумезматор. Там регистрируешься, заносишь свою
коллекцию и обменный фонд, другой человек это смотрит и присылает предложение.
Потом встречаемся где-то в центре в метро и обмениваемся монетами.
Сам я нигде никогда не
путешествовал, был только на Украине один раз. Через коллекционирование монет,
я изучаю географию и историю этого государства. С монетами очень много связано,
интересно разглядывать, кто на них изображен
– иногда животные, рыба, фауна, флора, цветы. На некоторых монетах изображены
события, которые происходили в мире в то время – завоевания, или что-то спортивное
– чемпионы или гонки.
Я иногда задумываюсь:
если монета не новая, была в обороте, кто ее держал, у кого она в руках была,
что это за человек. Ну просто интересно. Вот иногда возьмешь царские российские
монеты, к примеру пятак Екатерины, и возникает ощущение, что монета старинная
прямо. В ней присутствует древний дух, ощущаешь себя так, будто прикоснулся к
чему-то очень старому.
В моей коллекции сейчас
несколько тысяч экспонатов. Стран очень много –196, 180 из них – страны с
существующей денежной единицей, а 16 – это уже исчезнувшие страны,
Чехословакия, ГДР, ФРГ… Они уже исчезли, а монеты в них были. Самая старинная
монета в моей коллекции – это полушка (ред. русская монета достоинством в половину деньги) Петра Первого
1707 года. Раньше год на монетах до 1725 года был буквенным, он называется
славянским. А после 1725 года – Петр первый ввел год гражданский, то есть с
цифрами.
У меня есть почти все
американские квотеры (ред. – монета США 25 центов). Только не хватает квотера
Северных Марианских островов. Есть квотеры всех национальных парков кроме двух
последних – их пока сложно достать. Они каждый год выпускают по пять монет, пока
что за 2019 я собрал три, осталось две, но как пел Высоцкий, еще не вечер.
Я специализируюсь на монетах Англии и ее содружества. Остров Мэн, Гибралтар, Джерси, Генси, Фиджи – у Англии было очень много колоний. Монеты Кипра, только с портретами Елизаветы, монеты с Георгом пятым, шестым – они у меня тоже есть, но как-то мне симпатична монеты с Елизаветой. Один мой приятель говорит, «Ты сохнешь по Елизавете». Нет, мне просто нравятся монеты с ней. Да и Георг какой-то он сам страшный – лысый он там весь. С Елизаветой попроще достать, некоторые и сейчас есть в обороте.
Есть монеты, которые
никогда не попадут в мою коллекцию, их в мире существует всего несколько, и все
они – в музеях. Это, например, монета Анна с цепью периода правления Анны
Ионовны, 1730-1740. Такая монета стоит 15 миллионов, по всему миру их всего
несколько штук. Я думаю, что монеты как существовали, так и будут существовать:
кредитный карты вряд ли их заменят. Потому что не все умеют пользоваться этими
картами. Пенсионеры, дедушки, бабушки. Они все равно будут пользоваться
монетами и денежными знаками, а не картой.
Мой муж был военным
летчиком. У него была непростая жизнь, а так как я ее разделяла, моя жизнь тоже
была сложной. Мы прожили вместе 45 лет. Мы жили в Грузии, Азербайджане, России
и Узбекистане.
Он с детства мечтал стать
пилотом. Когда Чкалов совершил беспосадочный перелет из Москвы в Ванкувер в
1937 году, все мальчики хотели стать летчиками, и он тоже поступил в
харьковскую летную школу.
Мы познакомились, когда мне
было 17 лет. Он приехал в военный отпуск к нам на Украину в деревню. Он был такой единственный – летчик, петух
весь в парадной форме с кортиком, фуражка… Глаз не отвести, везде в деревне ему
почет и уважение.
Меня пригласил на танцы его брат Борис. Мы с ним протанцевали один танец, и мой будущий муж подходит и говорит, «Боря, отдохни немножко, я с твоей девушкой потанцую». Весь вечер мы с ним танцевали, и он пошел меня провожать. Это было 9 мая, а 24го мая мы уже зарегистрировались. Все было как в тумане.
Сначала наше заявление не хотели принимать, потому что мне не было 18, сказали, пусть мама приходит, но муж надавил на кого-то, и нас расписали.
Я ничего не знала про семейную жизнь, была абсолютно темная в сексе. В Советском Союзе действительно не было секса, все было так завуалировано, что дети ничего не знали. Когда я выходила замуж, я думала, что в близость вступают один раз, чтобы сделать ребенка. Иногда в деревне девочки говорили друг другу, «В твоей семье трое детей, у тебя папа с мамой аж три раза это делали».
В деревне мы могли что-то
понять только по животным. Вот у коровы случилось один раз с быком, потом дети
наблюдают рождение теленка. Поэтому я думала, что мы несколько лет подождем с
мужем – поживем как брат с сестрой.
Когда мы легли спать, он
ко мне полез. Это был кошмар, он боялся, что я начну кричать. У него тоже не было
сексуального опыта. Две ночи мы ночевали, ничего в итоге не было, а потом его
отпуск закончился, и он уехал обратно в Азербайджан.
Когда он прибыл на место
службы и доложил командиру полка о том, что женился в отпуске, они матерились
по-страшному, «Твою мать, ты что ребенка 17 лет сюда притащишь. Это
Азербайджан, степь, условия ужасные, ничего нет. Что с твоей башкой.»
А у них до этого один
женился на москвичке, она приехала, посмотрела на все это и через два дня
убежала. Поэтому, когда я приехала, за нами наблюдал весь полк, всем было
интересно, что же из этого получится. А меня это не пугало. Правда, я
забеременела быстро. И родила старшего сына. С едой было плохо, ели одни
консервы, и молоко пропало. Договорились с азербайджанкой, она приносила нам
буйволиное молоко.
Азербайджан на тот момент
был дичайшей страной. Невозможно было появиться в городе, за тобой сразу же
толпа мужчин. Поэтому даже на рынок за фруктами выходили с солдатом с
автоматом.
Пилоты – особая каста
людей. Мы похоронили много людей за нашу жизнь. Когда мы смотрели его выпускную
академическую фотографию, каждый третий разбился, погиб. Это было привычным
делом – вчера погиб товарищ, сегодня похоронили, а завтра – полеты. Перед тем,
как муж отправлялся в отпуск, он специально должен быть слетать в зону, чтобы
накувыркаться в небе так, чтобы в отпуске, за месяц без штурвала, ему хватило.
Когда мы переехали в
Германию в 1960ом году, мне безумно было интересно посмотреть, как живут западники.
Мы с подругой рванули в Берлин, когда знали, что будут ночные полеты и что
мужья вернутся уже за полночь. Она знала немецкий, мы были красивые,
продвинутые, и нас нельзя было отличить от немок. Если бы об этом узнали тогда,
в следующие 24 часа ты бы уехал обратно в Советский Союз.
Западный Берлин поразил
нас совершенно. Мы бродили по городу, сели в ресторан. Вдруг приносит нам
официант два бокала вина. Мы не заказывали вино. Он нам показывает – за
столиком, дескать, сидят мужчины. Мы думаем – что же нам делать? Если выпьем –
они подумают, что контакт налажен, а если не выпьем – может, мы их обидим?
Стоит это вино – что делать? Мы поели быстро, рассчитались, выпили залпом вино и
убежали.
Два раза мы с мужем чуть не разошлись. Первый случай связан с моим сыном. Это были восьмидесятые годы, когда в армии не хватало новобранцев из-за демографической ямы после войны. Начали призывать и с вузов, много призывников выпускали из тюрем служить. Мой сын закончил первый курс в университете, и тогда моему мужу, который занимал большую должность, ничего не стоило отмазать сына от армии. Но он был патриотом, сказал, пусть идет служить.
В первый день армии с
моего сына сняли кроссовки, куртку, его всего раздели, забрали бритвы, мыльные
принадлежности. Была ужасная дедовщина. Я тогда очень постарела, и с мужем у
нас дошло тогда чуть ли не до развода.
Второй случай был, когда
у моего мужа были проблемы с давлением, и его списали с летной работы. Я была
так счастлива, что не могла скрыть этого. Не нужно было его ждать, каждый раз
сердце замирало, когда во время ночных полетов вдруг затихал гул. А муж за это
ненавидел меня. Это был самый трудный период в нашей жизни, но он меня очень
любил и со временем все прошло.
Моего мужа нет вот уже как двадцать лет. Я практически не помню год его смерти, он у меня выпал из жизни. Он никогда не болел, а тут у него нашли рак. Он болел семь месяцев, и я была с ним наедине день и ночь. Уже потом, когда он ушел, сын сказал, что они боялись, что я уйду за ним.
В своей жизни я не хотела
бы поменять ни одного дня, хотя были очень тяжелые моменты. По сравнению с мужем для меня на первом месте
были дети. Он и воспитал их с той установкой, что мама – женщина, она самая
главная. Дети до сих пор ко мне так относятся.
Я своего мужа любила и
уважала, но не так, как он меня. Он меня боготворил. Говорят, что в семье один
обязательно любит, а второй позволяет себя любить. Вот я позволяла себя любить.
